Он приходил часто. И каждый раз неожиданно. То появлялся передо мной из закоулка в лабиринте троянских улиц, то словно из-под земли вырастал, когда я с луком в руках бродил по берегам Скамандра. Он никогда не называл своего имени, но я знал, что он не простой троянец – слишком изысканным было его одеяние. А его оружие…
- Такой великолепный меч мог бы выковать лишь сам Гефест, - сказал я однажды.
Он рассмеялся и ответил:
- Да, Гефест искусный мастер.
Он провожал меня – иногда до ворот Трои, иногда до городской площади. Я не любил, когда он приходил к самому дворцу. Стражники делали вид, что не обращают внимания, но иногда я ловил их удивленные взгляды. Причина удивляться была - юный царевич Трои в сопровождении никому не известного мужчины… Я полагал, он был старше меня лет на двадцать. Мне, пятнадцатилетнему, все мужчины старше тридцати казались почти стариками, но он… С ним все было иначе. Хоть я и замечал тонкие морщинки, разбегавшиеся от уголков глаз, когда он улыбался, и серебристые пряди на висках, для меня он был молод и прекрасен.
На берегу моря, в скалах, мы отыскали небольшую пещеру, где прятались, чтобы побыть вдвоем. Я говорил отцу, что собираюсь поохотиться, а сам шел, куда глаза глядят. И ждал, когда он найдет меня – мы никогда не договаривались о месте и времени встречи. Он всегда находил, где бы я ни был.
- Уйдем со мной. Оставь Трою, я покажу тебе другой мир – прекрасный настолько, что ты и представить не можешь. – Шептал он между поцелуями.
- Нет… Нет, не проси того, что я не смогу сделать. Я не оставлю отца, не оставлю мой народ…
- Ты хочешь стать царем, верно? Уйдем со мной, и царский венец покажется пустой игрушкой в сравнении с тем, что дам тебе я. Уйдем…
Он обнимал меня так крепко, что, казалось, я не могу дышать. Без него я не чувствовал, что живу. Но и уйти с ним не мог. Я не знал, кто он, откуда. Не знал, не обманывает ли он меня. И не в силах был оставить отца, который последнее время был слаб здоровьем. Мой побег убил бы его.
- Скажи мне, кто ты, - просил я.
- Разве это важно? Ведь ты и так любишь меня, верно?
- Ты и сам знаешь. - И я теснее прижимался к его груди.
В один из дней отцу стало совсем худо. Недуг причинял ему сильные страдания, и в течение недели я не отлучался из дворца. Я часто выглядывал из окна, стараясь разглядеть знакомую фигуру среди толпы на главной площади и прилегающих улицах, но тщетно. Зато каждый раз видел орла, парящего над стенами Трои. Он проносился над дворцом с клекотом, так близко, что можно было различить каждое перо.
Как-то вечером я вышел на балкон, прилегающий к покоям отца. Начиналась гроза, небо было плотно затянуто тучами. Я видел первые вспышки молний на горизонте. Внезапно раскат грома раздался почти над головой.
- Зевс Громовержец… - прошептал я, вздрогнув.
То, что произошло затем, я помню плохо. В памяти осталось лишь несколько мгновений, когда я услышал хлопанье крыльев, почувствовал, как ноги отрываются от пола, и вот уже подо мной бездна…
- Я не мог ждать дольше, Ганимед… - Знакомый голос. Его голос.
Я наполняю протянутую чашу. В моих жилах течет кровь троянских царей, и если бы кто-то сказал, что я стану виночерпием – я бы не поверил. Но подносить нектар самому Зевсу, правителю Олимпа, – великая честь и для бога, и для смертного. Хотя я более не смертный. Я буду жить вечно. Здесь, рядом с ним.
Он сидит на троне, прекрасный и величественный. Боги склоняются перед ним. Я стою за троном и вижу, как Зевс о чем-то говорит с Гефестом. Потом поворачивается ко мне – лицо серьезное, но глаза смеются. Совсем как в нашу первую встречу у стен Трои.
- Скучаешь по дому?
- Разве это важно? Ведь ты любишь меня?
- Ты и сам знаешь, - отвечает он, и мое сердце счастливо замирает.
Каждый год, с наступлением осени, над южной стороной горизонта восходит большое созвездие. Оно расположено между Козерогом и Рыбами и состоит из 160 звезд, видимых невооруженным глазом. Это созвездие Водолея. Начиная с античных времен созвездие изображалось в виде юноши, несущего кувшин. Древние греки верили, что это и есть прекрасный Ганимед, виночерпий Зевса.
Дворец огромен. Я брожу по бесконечным запутанным коридорам и каждый день нахожу места, где еще не был. Величественные пиршественные залы. Украшенные причудливыми мозаиками комнаты. Балконы, с которых, если присмотреться, можно разглядеть море – настолько высок Олимп. Я знаю, что не увижу родную Трою, сколько ни вглядывайся. Я уже почти не тоскую, думая о доме, об отце. Прежняя жизнь кажется сном, бессмысленным и скучным.
Здесь, на Олимпе, никогда не бывает ни дождя, ни холода. Времена года не сменяются – царит вечная весна. Даже ветры не дуют.
Мое появление не осталось незамеченным. Гера, верховная богиня, смотрит с ненавистью. Я боюсь и сторонюсь ее, потому что наслышан о коварстве супруги Зевса.
Афина почти не замечает. Берет чашу из моих рук, не глядя и стараясь не касаться моих пальцев.
Аполлон делает вид, что не видит меня. Кто я – очередная прихоть его божественного отца. К тому же Аполлон часто проводит время в объятиях Гиацинта. Но иногда Сребролукий присылает ко мне одну из своих муз. Не Каллиопу, музу эпической поэзии, и не Эрато – музу поэзии лирической. Но Эвтерпу – а она отвечает за поэзию чувственную, воспевающую телесные утехи. Эвтерпа нашептывает мне на ухо такие вещи, что я краснею и стараюсь поскорее укрыться в своих покоях.
Однажды я столкнулся с одним из сатиров из свиты Диониса. Косматый, с густой неопрятной бородой и рожками, он поджидал меня в темном переходе дворца. Сатир пах козлиной шерстью и вином. Я с трудом вырвался из его объятий, но в ушах еще долго стоял грубый смех и цокот копыт по мраморному полу.
Афродита с Артемидой все время подшучивают надо мной. На пирах они мешают разливать нектар – то одна, то другая принимаются щекотать и тискать меня, когда Зевс не смотрит. Однажды они затащили меня в покои Афродиты и долго забавлялись, словно с куклой, завивая мне волосы и наряжая в тканые золотом пеплосы.
Но больше всего я боюсь Эрота, бога любви. Он ни разу не приблизился ко мне, но я знаю, что ему и не требуется подходить близко. Один его взгляд из-под полуприкрытых век – и мои колени начинают так дрожать, что, кажется, я упаду. Или брошусь к нему, забыв обо всем. Этот взгляд лишает воли. Поэтому я стараюсь никогда не смотреть Эроту в глаза.
Когда Зевса нет во дворце, я редко выхожу из своих покоев. Сижу возле окна, наблюдая, как богини Горы отворяют и затворяют врата Олимпа. Зевс въезжает на огромной золотой колеснице. Пегас в упряжи бьет крыльями, дым вьется из ноздрей. Я так хочу помчаться туда, к воротам – но сдерживаюсь. Зевсу не до меня – боги и богини обступают его, о чем-то просят, ругаются, шумят. Он строго прикрикивает, велит говорить по очереди… Хоть я и бессмертен теперь, но никогда не сравнюсь с богами. Своей очереди мне приходится ждать долго.
Под вечер я часто грущу. Покои кажутся слишком большими, ложе – холодным и неуютным. Но потом приходит Зевс. Грозный владыка Олимпа, мне он кажется обычным человеком.
- Заждался, малыш? – Спрашивает он, и я бросаюсь навстречу, в его объятия.
Зевс каждый раз приносит что-то: кувшин нектара, изысканные сладости или редкие цветы, которые вплетает в мои волосы. Сегодня он опускается на колени – великий бог на коленях передо мной! – и холодный металл касается моей лодыжки.
- Как красиво… - Только и могу вымолвить я. Браслет тонкий и изящный, золото тускло блестит на загорелой коже.
- Гефест может ковать не только оружие. А ты, мой нежный Ганимед, достоин самого лучшего. – Зевс улыбается и сбрасывает хитон.
Я не видел никого прекраснее Зевса. Даже юный Эрот не может сравниться с ним. Зевс красив зрелой красотой - бугры мышц, широкие плечи, мощная грудь. Я кажусь тонкой тростинкой рядом. Он распускает волосы, они спадают ниже плеч. Подхватывает меня на руки и опускает на ложе. Среди невесомых, полупрозрачных покрывал и мягких подушек он обнимает меня, и я чувствую легкое жжение там, где прикасаются кончики его пальцев – пальцев, способных исторгать молнии. Способных ласкать так нежно. Способных одним мановением вершить судьбы смертных - и заставлять мое тело звенеть от восторга.
Я был неуклюж и неловок в начале, но Зевс прекрасный учитель. Он научил меня многим вещам: безошибочно угадывать его настроение по одному взгляду. Разминать мышцы на плечах и спине, когда Громовержец устает. Быть покорным и податливым под его ласками. Дарить наслаждение в ответ - сейчас я достаточно искусен в любви.
- Ганимед… - чуть слышно шепчет он после, перебирая мои волосы. – Клянусь, я сделаю так, что смертные, глядя на небо, будут вспоминать о тебе. О самом прекрасном виночерпии, перед которым не могут устоять даже боги…
В комнате пахнет, словно после грозы, мокрой травой и дождем. В детстве я видел, как молния ударила в дерево. Запомнился запах, острый и свежий. Я чувствую его и сейчас.
Лишь одно не дает мне покоя: никогда еще Зевс не обладал моим телом полностью – и на берегу моря возле Илиона, и здесь, на Олимпе, он останавливается в последний момент, предпочитая иные способы наслаждения.
- Я хочу тебя всего, - прошу я.
- Ты слишком нежен и хрупок, малыш. Я могу сделать тебе больно.
- Я хочу этого.
- Хочешь чувствовать боль? – дразнит он.
- Хочу принадлежать тебе.
Зевс усмехается, смотрит, словно я наивный ребенок.
- Ты не знаешь, о чем просишь, Ганимед…
Я слышу грусть в голосе. И знаю, почему он так боится причинить мне боль – все еще помнит Семелу, мать Диониса, свою возлюбленную. Семела превратилась в пепел, когда Зевс предстал перед ней не в человеческом, а в божественном обличии. Прошло много времени, но он до сих пор корит себя за это. Я сам готов превратиться в пепел, лишь бы Зевс перестал обращаться со мной так, словно я могу сломаться.
Не знаю, откуда у меня берется смелость. Под пристальным взглядом Зевса я вжимаюсь лицом в подушки, бесстыдно приподнимаю бедра.
Я хочу его так сильно.
- Возьми меня… Не щади, я не так хрупок, как кажется. Со мной ничего не случится.
Сколько раз я просил – и получал отказ. Но сегодня что-то поменялось.
- Я буду осторожен…
Он осторожен. Мучительно нетороплив.
Его язык то мягко касается, то резко проникает внутрь моего тела. Рука Зевса ложится на мой фаллос – и это больше, чем я могу вынести. Изливаюсь в его ладонь. Колени слабеют, я падаю, хрипло втягивая воздух.
- Но… - Шепчу, - Но… Я хотел…
- Ты это получишь. – Зевс больше не медлит. Ладонью, влажной от семени, ласкает свой фаллос. Переворачивает меня на спину, швыряет на подушки. Моя нога у него на плече – и Зевс целует лодыжку, прямо возле браслета.
Руки, удерживающие меня, становятся очень горячими. Настолько, что, кажется, прожигают кожу насквозь. Он входит в меня, глубоко, до самого основания фаллоса. Прижимает к ложу, наваливаясь всем телом. И двигается, быстро, яростно, каждым толчком исторгая у меня крик.
Могу поклясться, что вижу отблески молний в его глазах.
В комнате снова пахнет, словно после грозы.
Утром я просыпаюсь один и нахожу цветы - жасмин, маргаритки, левкои, гвоздики. Они повсюду: на ложе, на полу, на подоконниках… Я бросаюсь к окну – и вижу, как золотая колесница проезжает через ворота, распахнутые Горами.
- Я люблю тебя, - шепчу, глядя вслед.
Зевс оборачивается, словно услышав.
- И я люблю тебя… - Доносится вместе с порывом горячего ветра.