- Посмотри, какой красивый! - Александр вытянул ладонь
против луча света и камешек, не больше оливковой косточки, брызнул снопами
разноцветных искр.
- Что за камень? – Гефестион, положив сзади подбородок ему на плечо, сладко
выгнул спину и потянулся.
- Не знаю. Мне принёс его Гемон вчера утром. Сказал, что ему подарил один
чужеземец. С очень тёмной кожей. Он называл его…ммм… я не запомнил.
- Что за чужеземец? С ним можно поговорить? – Гефестион перевёл взгляд с
диковинного прозрачного камешка на Александра. Тот досадливо свёл брови:
- Гемон сказал, что это было прошлой весной на ярмарке в Эгах. Иначе мы бы
давно выудили у чужестранца всё, что он знает о той стране, откуда этот
чудесный пришелец.
Он снова поиграл камешком на ладони, любуясь переливами, рождавшимися из
прозрачных его глубин.
– Знаешь, если бросить в воду, он совершенно невидим.
- А что говорит Аристотель?
- Я ещё не показывал. Не могу расстаться.
Гефестион улыбнулся. Он знал тягу Александра ко всему необычайному и редкостному.
Да и сам заразился уже его этой страстью.
- Я когда-нибудь подарю тебе лучше! Обещаю!
Александр, словно очнувшись от оцепенения, быстро сжал ладонь, обрывая
волшебство. Камешек перекочевал в ларец у изголовья постели. Гефестион знал,
что там его любимый хранит самое ценное. Пока не привыкнет, и ценность не
утратит свою первоначальную прелесть. Скорее всего, так же будет и с камнем.
Лишь одна привязанность постоянна, и остаётся на своём месте всегда – «Илиада».
- Ты очень щедрый, мой этери. Готов поделиться всем… и не только со мною, -
Александр подтянул распустившийся узел на поясе, встал, прошёл босиком к столу,
где стояли два кубка и кувшин терпкого молодого вина, наполовину опустошённый.
Гефестион осторожно следил за ним с постели. Знал, о чём речь. Этот вчерашний
актёр… Как его? Филиск… Сладкий мальчик. С голосом глубоким, как флейта. Гибкий
и неутомимый. В нём столько страсти и жизни! Но всё же, годен лишь утолить
желанье.
- Только тогда, когда чувствую что тебе не до меня…, - постарался не вкладывать
в голос упрёка.
Александр быстро развернулся, готовый возразить. На лице – целый вихрь эмоций.
От возмущения до недоуменья. Натолкнулся на настороженный взгляд зелёных глаз,
осёкся на полуслове. Конечно, Гефестион с его увлекающейся натурой не может
ждать, когда в нём вскипят ответные чувства. Он прав. Наверное.
Александр коротко выдохнул, так и не высказав всех горьких слов обиды. Так уже
бывало. Так и будет. Такова их любовь. Главное, один без другого себя не
мыслят. «Какие красивые у него скулы, и эти ямочки в уголках рта… Ох,
Гефестион, ты один можешь заставить моё сердце смягчиться настолько, что я
делаюсь совершенно как сырая глина - лепи, что хочешь…»
Тот всё понял. Слов было давно не нужно. Прикрылся своими чудными длинными
ресницами, а сам отметил: «У Сандера капельки вина остались над верхней губою,
слизнуть бы, как тогда, в Мьезе…»
Тогда они, едва познакомившись, учились читать без звука.
- Следи, Гефестион, как я читаю.
Александр пригладил рукой переписанную вручную страничку из Ксенофонта. Стал
читать про любовь Абрадата и Панфеи. Сразу же увлёкся уже не раз читанным
описанием лошадиной сбруи. Унёсся далеко, очутился перед войском, «блиставшим
медью и красовавшимся пурпуром». Потом по привычке отхлебнул из чаши, словно
хотел промочить пересохшее от диктовки горло. Над губой заблестели винные
росинки. Очнулся. Заметил следящего за ним Гефестиона.
- Ну как?
- Я ничего не слышал, - Гефестион, лукаво прищурив свои прекрасные очи,
прошептал в самое лицо:
- Ты лишь шевелишь губами, не более… Постой-ка, у тебя усы из вина, - и через
миг – позабыта история Кира. Хитрец сумел слизать все медвяные капли, и даже
более – испробовать остатки их вкуса на языке Александра. Перебилось дыханье,
мир отступил, они остались вдвоём во всём свете.
Так было.
- Иди ко мне.
Этому голосу Александр не хотел - да и мог ли! - сопротивляться. От
прикосновений снова становился будто другим, не собою. Позволял унестись в
зыбкие волны страсти. Мог же позволить себе недолгую слабость – ни о чём не
думать! Лишь о том, как вот скользят по его животу сильные, но одновременно
нежные руки. Как мягко, но настойчиво размыкают его бёдра, ласкают плоть,
наполняя безумным, ослепляющим желаньем.… Тяжесть гладкого упругого тела –
такого родного и знакомого каждой выпуклостью и каждой ложбинкой. Преодолеть в
себе последнее сопротивление - духа и тела. Впустить – одновременно отпустив
себя совершенно на волю. И больше не осознавать, в каком мире пребываешь –
только страсть. И в награду – обоюдный взрыв и блаженство!
Решено. Завтра он отошлёт Аристотелю тот диковинный камень…