1.ВОСТОРГ. Желтый.
Солнце – яркое и золотое бьёт мне в лицо. Оно такое яростное, что я не могу
ничего видеть там, куда устремлены сейчас взоры всех вокруг. Ослепнув, я лишь
слышу звуки, потеряв на время себя и все мысли кроме одной: «Где же они?».
Сердце выбивает тревожное: тук-тук, тук-тук. Дробно, неистово.
Гул голосов вокруг, напряжённые лица. Кажется, все дышат в этом ритме, сердца
бьют одинаковое - тук-тук, тук-тук. Нет! Это топот копыт. Глухой, как молоток в
груди, по травяной земле. Из яркой слепоты выскакивает силуэт - чёрный всадник
на чёрном коне - выныривают оба. И фигура всадника божественным видением
расцветает – голова золотом растрёпанных кудрей, тело - белоснежной туникой,
голое плечо – медным загаром. Вижу сжатые кулаки, грубый ременный повод,
напряжённое колено.
Всадник кажется маленьким и хрупким на могучем теле огромного чёрного жеребца.
И, осадив великана, плывёт теперь под приветственные звуки. Я гляжу как в
замедленном полусне – они скользят мимо - гордо приосанился седок, важно
вышагивает конь. Но морда вороного вся в пене, а глаз налит кровью, ноздри
нервно втягивают влажный воздух. Под копытами хрустят ярко-жёлтые одуванчики,
отдавая свои хрупкие жизни Победителю.
Мою грудь вдруг сжимает такая волна восторга, что я какое-то время боюсь
вздохнуть, чтоб не разорваться. А потом слышу свой голос, как будто издалека. Я
кричу его имя: «Александр!» И все вокруг подхватывают, повторяя и славя его.
Моего друга. Моего принца. Моего … А царь уже гордо шагает ему навстречу,
подхватывает из седла, бросает в воздух: «Мой сын!» - он тоже в восторге. И
тускло сверкает тяжёлым золотым браслетом.
Мы назвали коня- Букефал.
2. РЕВНОСТЬ. Голубой.
У него светло-голубой хитон с каймой, небесного цвета глаза, и на сандалии лопнул
ремешок. Александр немедленно кинулся помогать чинить обувь. Я молча наблюдаю
за ними, лениво грызя травинку.
Он специально сделал такое беспомощное лицо, чтобы кто-то бросился ему на
помощь. Ненавижу таких невинных голубоглазок: от них только и жди подвоха.
Александр, опустившись на колено прямо в дорожную пыль, как будто не замечает,
что рука этого жеманного красавца опустилась ему на плечо. Я откусываю
травинку, выплёвываю изжеванный хвостик, выкидываю смятую былинку вон.
Отворачиваюсь. Лучше полюбуюсь на ручей, что бежит по своему руслу вон там,
внизу. Пусть эти двое возятся тут сколько хотят! Наплевать!
Кто-то кричит мне вслед: «Гефестион, постой!» Не хочу! Небо, упав в ущелье,
тонкой голубой ниткой струится по его дну. Где-то высоко крикнул жалобно
ястреб. Я иду быстро, и совсем один. Сквозь холодный голубой ветер.
3. СЧАСТЬЕ. Оранжевый.
У персика, что в его руке, ярко - оранжевый бархатистый бок. Он откусывает
–вонзает в мякоть белые крепкие зубы, золотой сок течёт по руке – загорелой
чужеземным загаром, какого у него никогда раньше не бывало. Я улыбаюсь, видя,
что одна оранжевая капля за другой падают с подбородка на его грудь, едва
прикрытую расшитым халатом. Я мог бы слизнуть их, но не хочу нарушать гармонию:
это так красиво – мой возлюбленный ест персик. Мы лежим возле журчащего
фонтана, на шёлковых подушках. Со стен на нас одобрительно – как на равных -
взирают утончённые египетские боги. Их тела раскрашены в тот же оранжевый цвет.
Или это просто игра солнца? Маленькие рыбки играют в воде, и розовые кусты
благоухают неземным ароматом. На его губах – сок персика. На моих - его
собственный сок. И мы оба счастливы, и так устало- спокойны.
4. ГРУСТЬ. Зелёный.
В изумруды оправлен её кинжал. И зелёным мерцает на щиколотке браслет. А в
глазах – дикий страх – готовность ужалить. Но Александр этого не замечает. Он
ослеплён её красотой. Её тонкий стан свил для него свой змеиный танец,
заворожил и околдовал. Увёл в ему одному ведомые мечты.
Этой ночью я буду один, хоть он и прислал ко мне того красивого мальчика, что
так понравился нам обоим. Я не буду спать. А может быть, выпью чашу, которую
поднесёт мне персидский евнух и усну тягучим болотистым сном, чтобы завтра
встретить своё первое утро без него…
5. УЖАС. Чёрный.
Чёрный ворон парит высоко в сером тяжёлом небе, выискивая, куда бы приземлить
угловатое тело. Повсюду - эти сгорбленные вестники смерти. Я отвожу глаза.
Сжимаю повод, стискиваю взмыленный бок истощённого в походах коня. Мой
потемневший от пыли плащ хлопает на ветру, как крылья той же огромной птицы. И
всё-таки, я кажусь себе маленьким - бесконечно маленьким и жалким. Потерявшимся
на краю земли. Уставшим. Так сильно, что тень, которая припорошила душным
пеплом всё вокруг, кажется, больше никогда не сползёт с принадлежащего уже не
нам мира. Моё сердце молчит.
И уши не слышат привычных звуков. В голове - в страшной гулкой пустоте –
отдаётся бесконечным эхом полушёпот- полувскрик: «Царь убит!»
Я видел сам, читал и перечитывал, не веря в беспощадные строчки: «…пал в
сражении…. Его выносили, пронзённого насмерть…» И печать - как сгусток
запёкшейся крови. Всё в чёрном… Неужели, убит? Неправда!!!
6. ТОРЖЕСТВО. Пурпур.
В кубке вино – плеснёшь – будто свежая кровь. Кубок золотой, вино – чистый
пурпур. Он царь. И уже всё есть. Почти бог. И много ли ещё надо?
Губы льстецов сочатся кармином – льют елей в его уши под божественными рогами
Амона. Он не улыбается. Слышит, о чём ему говорят. Хмурится, каменеет лицом.
Они и зовут его богом.
Что ж, наверное, он этого достоин: и падения ниц, и драгоценных колесниц,
которые могут тащить лишь шестеро самых выносливых лошадей, и тысяч прекрасных
наложниц… И кораблей, готовых по одному его слову бороздить бескрайние воды
ойкумены. И всех своих Александрий.
Но почему он не построил город, который назвал бы в мою честь? Ведь построил же
город Букефала.
Так спросил меня один из этих – с пурпуровыми губами. Я сказал: своими городами
он отметил, как божественными следами, землю тут и там. Букефалу воздвиг
памятник после смерти. А мне – что же мне ещё нужно, кроме его любви? И счастья
быть с ним навечно вместе.