333 г. до н.э.
Сумерки. Всё становится неясным и затихает, в ожидании наползающей темноты.
А здесь, в этом лесном краю всё кажется ещё более таинственным и даже немного
зловещим. И эти люди – бородатые и патлатые, с хитрым выражением мудрых глаз,
носящие терпко пахнущие козьи шкуры. Дикие. Гефестион зябко поёжился. Глянул на
Александра. Тот задумчиво смотрит на догорающие в очаге угли. Совершенно трезв.
Будто и не было этого безумного дня.
Их пригласили в деревню на праздник в честь Диониса. Александр чуть
поколебался, потом решил пойти. Только вдвоём с Гефестионом. Попросил, чтоб не
было никаких почестей: сегодня всё – для Диониса.
Были шумная процессия ещё в сумерках, до рассвета, к древнему святилищу в
горах, которое поразило своими размерами и красотой. Нестройно звучали рожки и
грубо сделанные флейты. Факелы отбрасывали странные отсветы на бледные
предрассветные лица. Ширококостные крепконогие девушки в пёстро расшитых
одеждах из грубого холста несли жертвенные ножи и чаши. Они шли босиком по
обжигающей росе. В их волосы были вплетены прошлогодние колосья пшеницы. Дети,
наряженные козлятами, резвились, как и положено детям. Одна бойкая девчушка, не
сводившая с Гефестиона глаз, сплела ему венок из жухлых трав и водрузила на
голову. Он потребовал второй такой же для своего друга. Но она заявила, что
выбрала его.
- Когда я вырасту, ты приедешь? Я стану тебе хорошей женой. Рожу много сыновей
и одну дочку.
Гефестион рассмеялся. Александр, лукаво глянув на него, хмыкнул. А девочка
покраснела, сжала кулачки, рассердившись, и спряталась за материнскую юбку. Её
мать смущённо оттолкнула глупышку за спину, сама зарделась. Эти двое любят друг
друга, это же сразу видно. Так что зря и остальные девицы поглядывают на
красавца-царя и его прекрасного друга. А жаль! Ведь этой ночью многое будет
можно.
Старейшина – жилистый приземистый старик с заплетённой в косы бородой, который
наравне со всеми проделал этот длинный путь в гору - произнёс молитву на
полупонятном языке речитативом. Мальчик лет шести-семи подвёл чёрного
жертвенного козлёнка с красной ленточкой на шее.
Козлёнок жалобно блеял и метался, пока его вели. Мальчишка изо всех сил
вцепился в верёвку, боясь его упустить. Но когда старик положил на лоб козлёнка
свою сухую морщинистую руку, животное вдруг затихло. И безропотно приняло
смерть. Это был добрый знак, и все радостно загудели. Кровь брызнула на алтарь,
а затем полилась в специально подставленную чашу. Её во вновь наступившей
тишине торжественно пригубил старик, потом передал почётным гостям. Это был
единственный раз, когда Александра и Гефестиона выделили. Всё остальное время
они ощущали себя здесь обычными, хоть и уважаемыми гостями. Зарезали ещё девять
козлят. Чаши наполнялись дымящейся кровью и шли по кругу. Мясо следовало съесть
во время дневной трапезы, если будет получено благословение. В противном случае
– часть сжечь, часть закопать в землю.
Наконец, настал рассветный час. Факелы потушили, словно накинув матовое
покрывало на всё вокруг. Напряжённо притихнув, уставились на высокую, сложенную
из камней колонну, в верхней части которой было словно бы небольшое окошко.
Солнце, окрасившее пурпуром вершины гор, лениво выплывало из-за высокого
горизонта. Ещё не показался край его диска, когда послышался общий шумный вздох.
Гефестион не мог понять, чего они все ждут и куда именно смотрят.
Александр, поддавшись общему настрою, чувствуя нарастающую тревогу в этом
ожидании, стоял бледный, плотно сжав губы. Гефестион обвёл взглядом
сосредоточенные лица. Старейшина, подняв лицо к колонне, сквозь окошко в
которой начинало светить солнце, прикрыл глаза, и молча молился. Наконец, в
окошке блеснул первый луч. Такой яркий, что Гефестион зажмурился, словно от
вспышки. Он не понял, что дальше произошло, но появился дым и – следом - невесть
отчего в колонне возникло пламя. Одновременно с рассветом взметнулся этот
огонь. Вздох облегчения прошёл по толпе. Старейшина открыл глаза и, наконец,
улыбнулся. Кто-то тут же радостно вскрикнул. И понеслось: знамение, обещающее
благодатный год и обильный урожай было получено! Значит, Дионис ими доволен. И
можно начать праздник.
Распевая гимны, с плясками и смехом возвратились в деревню. Там развели огонь в
очагах. Готовили мясо, пекли свежий хлеб, который ели, обжигая пальцы, горячим.
Пили вино, не разбавляя. Были танцы, шумные игры, смех и веселье целый день. В
вечерних сумерках - купание в ледяной реке. Тут и там мелькали уединяющиеся
пары. В общем, обычный сельский праздник, обильный вином и угощеньем.
Александр, похоже, всем этим от души наслаждался. Даже позволил девушкам и
парням увлечь себя в буйный пляс. Гефестион остался сидеть с чашей кислого
вина, не в силах на ноги подняться. Но купание его потом взбодрило. Он почти
протрезвел. И понял, что мечтает лишь об одном – с Александром остаться наедине.
Они нашли какую-то хижину, убранную сосновыми ветками и с постелью,
приготовленной из шкур прямо на полу. Заперли дверь на засов, чтоб никто не
побеспокоил, и, наконец, любили друг друга, соскучившись в этой толпе за целый
день.
Александр был на удивление горяч. И не раздумывая, на ласки отвечал. Гефестион
не верил счастью: за столько времени – одни в целом мире! Все заботы последних
дней оставили где-то там, далеко,- куда вернутся лишь завтра поутру. А сейчас –
только эти глаза, неожиданно жадные губы, требовательные руки, обжигающие
прикосновения кожи - и никаких слов. Где-то играла музыка, слышались крики в
лесу и смех. Но здесь их никто не тревожил.
Александр, лишь едва прикрыв бёдра, смотрел на огонь. Волосы его – сбившиеся
в тугие пряди, отливали тёмным золотом и медью. Он пошевелил рассыпающиеся
поленья. Задумался о чём-то.
Гефестион только теперь заметил, что за окном совсем черно. Ни единой звезды,
ни проблеска в густом, как масло, небе. Неясные крики – осколки праздника -
доносятся всё реже, и приглушённей…
Он вдруг представил, насколько велик, должно быть, этот мир, который они
собираются завоевать. Вот тут, в глухой горной деревушке – на краешке Ойкумены
- сейчас сидит с ним рядом тот, кто заставил о себе заговорить всех. От чьего
решения зависят судьбы тысяч и тысяч людей. Тех, что вот прямо сейчас – где-то
там, по ту сторону темноты - едят, спят, укладываются на любовное ложе или
пишут книги… А он такой притихший, сосредоточенный и спокойный…
- Александр.
- Что, филэ?
- Если бы ты не был царём, чем бы ты занимался?
Александр смотрит на него удивлённым взглядом. Видно, вопрос застал его
совершенно врасплох.
Долго не отвечает.
Гефестион ждал терпеливо. Перебирал свои детские мечты – он-то сам хотел стать
кузнецом, когда совсем ещё глупым был. Вспомнил первое впечатление от трудного
и красивого ремесла: гулкий молот, от которого шарахаются все, опускается на
наковальню. Аж колени подгибаются от этой мощи… А ещё потом мечтал быть жрецом.
В красивых одеждах совершать тайные обряды и ловить на себе взгляды, полные
уважительного восхищения. (Тёмные глаза Архидама, укололи давнишней болью
сердце. Где-то он теперь?) Ну а потом, всё же, воином. Что может быть лучше и
настоящего мужчины достойней?
- Хм, я даже не представляю…- наконец раздаётся голос Александра. - А ты как
думаешь?
Гефестион мешкает, затем озорные искорки вспыхивают в глазах:
- Ну…ты бы актёром мог.
- Да уж, в хоре пел бы. – Александр смеётся.
- Ну, уж точно не в хоре. Протагонистом, никак не меньше!
Гефестион и помыслить не мог, чтобы Александр, родись не царевичем, хоть в
чём-то не стал бы первым. Просто, таким как он, не суждено в жизни вторыми
быть. Будь он Птолемеем или Кассандром, затмил бы того, кто бы вместо него
Александром родился.
И только в любви он Гефестиону сам первенство отдал …