326 г. До н.э.
Ветер плюнул в лицо песком, рванул волосы на глаза. Гефестион запахнул плащ,
шагнул к своей палатке. Две собаки грызлись возле за кусок тухлой конины.
- Прогони их, - Гефестион сделал знак дежурившему у входа Менандру.
Ветром, ворвавшимся следом за ним в шатёр, загасило пламя факела над рабочим
столом. Раб тут же метнулся разжигать огонь, а Гефестион, чувствуя смутную
тревогу в душе, скинул плащ и пошёл к столу, заваленному свитками, кусками
горных пород и образцами диковинного оружия из камня. Мысли об Александре
сегодня были особенно неотвязны. Гефестион отгонял тревогу, но она, как
коварная змея находила всё новые лазейки и возвращалась упорно, намереваясь
любой ценой свить гнездо в его сердце. Они в разлуке уже пятый день. С тех
самых пор, как Александр ушёл походом на племя маллов. Ушёл с тяжелым сердцем,
не то что прежде. Необходимость пойти на поводу своих собственных воинов, - той
огромной массы уставших людей, чьи глаза – выжидающие и верящие, озлобленные
лишениями и потускневшие от бесконечных потоков воды льющей с небес, измученные
от ран или испуганные неведомыми знамениями чуждых богов – были повсюду. Нет,
не с таким сердцем следовало Александру идти в новые битвы. Одно то, что царь
не решился даже его взять с собой, вынужден оставить свою тень здесь, в лагере
в устье Гидраота, выдавало всю сложность обстановки. Даже теперь, когда воины
были воодушевлены скорым возвращеньем домой, Александр уже не мог им доверять
безгранично. Он как смерч носился по новым землям. В отчаянье завоёвывал то,
что даже не держал в планах раньше. Вот это отчаянье - стремление снова и снова
доказывать, что бессмертен? – и настораживало больше всего. И пугало.
Гулкий топот копыт снаружи, смолкнув, сменился короткой перебранкой. Отчего-то
захватило сердце. Гефестион даже вынужден был потереть грудь ладонью.
- Что там, Менандр?
- К тебе гонец, светлейший.
Раб отодвинул полог палатки. В проёме появилась тёмная фигура, заслонив собой
белый свет, как тень огромной птицы.
Гефестион с усилием вгляделся. В гонце угадал Эотия – юношу Филоктета. Лицо его
было бледным даже под слоем пыли. Он трудно дышал, скакал без остановки много
часов.
- Проходи, присядь, выпей вина…- всё не те слова. Он не так должен был
встречать простого гонца. Тот, опешив, блеснул огромными влажными глазами.
Гефестион ощутил недовольство собою.
- Что?
Юноша молча протянул пакет. Гефестион опасливо, как ядовитого паука, взял,
положил на край стола. Отвернувшись, налил в кубок слабого вина, протянул
гонцу:
- Вот, выпей. Потом тебя проводят, накормят, устроят как-нибудь.
Эотий трясущимися руками принял кубок, отпил судорожный торопливый глоток.
- Как…там? – голос почему-то не желал слушаться. Уши тем более не хотели ничего
слышать. В глазах Эотия он прочёл больше, нежели хотелось, но отступать уже
было некуда.
- Была битва, светлейший. – Юноша хрипло прошептал. Голос его не слушался.
Глаза наполнились готовыми пролиться слезами.
- Филоктет? – Гефестион всё ещё надеялся, что его минует.
Мальчик кивнул головой, зажмурил глаза, слёзы, сдерживаемые так долго,
прочертили две дорожки на грязных щеках. Но он не издал ни звука.
Гефестион сжал челюсти, поиграв скулами. Потом произнёс:
- Мне очень жаль.
Гонец вскинул на него глаза – полные боли и отчаянья, как у умирающего зверя.
- Ступай, - Гефестион не желал больше видеть этого:
- Скажешь, что я велел тебя устроить как подобает.
Юноша медлил, словно не до конца выполнил свою миссию.
- Что ты ждёшь?
- Светлейший, говорят, что царь…
- Я сказал убирайся! Вон поди! – Гефестион почувствовал, что ещё миг, и не
сможет дольше сохранять маску спокойствия на лице.
Гонец, дрогнув, поспешно вышел.
Гефестион выдохнул. Как на притаившуюся гадину, глянул на запылённый
пергаментный свёрток на углу стола.
- Менандр!
Страж немедля засунул голову в шатёр:
- Да, светлейший.
- Проследи, чтоб мальчишке дали всё необходимое – еду, омыться, постель. И
побольше вина. Он потерял любимого, не хочу, чтоб утопил весь лагерь в слезах.
- Да, светлейший,- он собрался уходить.
- И…позови Неарха.
Тот кивнул и исчез.
Всё. Отступать дальше некуда.
Он заставил себя взять конверт твёрдой рукой. Развязывал шнурок, крепко и
аккуратно стянувший светлый пергамент. Рванул, что есть силы, тот порвался, не
быстро поддавшись.
«…царь, разгорячённый боем, схватил одну из лестниц, прислонил к стене и первым
поднялся на стену, прикрываясь щитом. Оказавшихся перед ним врагов он заколол
или сбросил со стены. За ним последовали Певкест , Леоннат и Абрей…»
Всего лишь трое…. У Гефестиона помутилось в голове, строчки заплясали, но он
продолжал читать.
«…Первым пал Абрей, поражённый в голову. Затем стрела пробила доспехи и
пронзила грудь царя. Царь продолжал драться, покуда не пал, истекая кровью…»
Гефестион заставил слёзы отступить, ища окончания депеши.
«…Певкест щитом прикрывал царя, покуда не пробились гипасписты, с помощью
крючьев и становясь друг другу на плечи, ибо лестницы были сломаны, так много
воинов ринулось одновременно в бой за царём…»
Он дочёл до конца приговор.
В палатке появился Неарх. Увидев его почерневшее лицо, осёкся на полуслове.
Молча принял свиток из рук друга.
Гефестион стоял в оцепенении. Словно бы умер, в оглушительной, совершенной
пустоте.
По мере того, как прочитывал строчки, голос Неарха стихал. Он так и не научился
читать про себя, как Александр и Гефестион. И снова убивал Александра под
стенами вражеского города.
«…мы отомстили за гибель царя…уничтожили всё живое - даже коров , кошек и
собак… город сожгли, не оставив себе трофеев…»
Неарх с расширенными от страшной вести глазами, положил донесенье на стол.
Оторопело глянул на Гефестиона. Тот до сих пор не проронил ни звука. Стоял,
подобно статуе скорбного молчанья.
Неарх с усилием потёр лоб, так виски сдавило, что зашумело в ушах.
- Когда это принесли? – Неарх должен был хоть что-то спросить. Гефестион,
очнувшись, глянул на него непонимающе. Поморщился, словно звуки были больны для
его перепонок, а уж выдавить из себя хоть слово сейчас – и того больнее.
- Знаешь, так бывает. Битва была слишком недавно. Необязательно, что он…, -
Неарх не решился продолжить «мёртв». Слишком не вязалось это слово с таким
живым Александром, каким они видели его в последний раз.
Прощаясь перед очередной битвой, каждый раз знали, что могут обратно не
вернуться. Но всегда - всегда! – Гефестион был уверен, что лягут вместе. И вот
такое…
Перед глазами пронеслись – как миг – «Мы завоюем мир!...мы всегда будем
вместе!...как Ахилл и Патрокл…»
Гефестион встрепенулся. Словно неясная спасительная искра упала на непролазное
дно помутнённого рассудка. Как он мог забыть? Как мог усомниться в своём Ахиллесе!
- Он жив…- слова глухо прорвались наружу.
Неарх вскинул на него удивлённые, полные слез глаза.
А Гефестион уже обретал свою твёрдость. Как он мог дать слабину, раскваситься,
как тряпка? Это он-то, «второе его Я»!
- Будем плакать, когда получим его мёртвое тело. А до тех пор – он жив! И никак
иначе!
Неарх подивился этой воле. Перед ним, и в самом деле сейчас был Александр. Сам
себя достойный!
- Нужно проследить, чтоб армию не взбунтовали ложные слухи. Если решат, что
царь мёртв, нам придётся сражаться со своими же…
У них не было времени плакать и горевать. Даже если царь ранен, и так тяжело,
что жизнь его в руках богов, кто, как не они смогут прикрыть его теперь своими
щитами? Неужели в них меньше мужества, чем в храбром Певкесте, имевшем
возможность свою преданность проявить на поле боя.
Гефестион знал: его стены были здесь – в собственном огромном войске,
оказавшемся теперь на его плечах в самых дальних землях Ойкумены.
«Тяжелы твои доспехи, мой Ахиллес!»
Он не знал, что Александр ведёт сейчас, пожалуй свою самую главную битву за
бессмертие. Гефестион же, делая шаг из своего шатра, где уже глухим рокотом
катилась принесённая весть о недавней битве, и о том, как царя выносили с поля
на щитах со стрелой в самом сердце, вступал в бой за него – с самим собой и со
всем миром, упрямо твердя – «жив!».
У кого была задача сложнее?…