В комнате холодно, её наводнили тени.

Из прошлого доносятся голоса - навязчивые, переливающиеся в порывах ветра.

Он сидит перед массивным столом из мрамора и гладит свернувшуюся на подушке кошку по мягкой шерстке.  

За окном в лучах солнца сияет Александрия - пламенеет, как алое кольцо в его пальцах. В нём сохранились золотые отсветы огней, горевших в Вавилоне так давно, давно…

Птолемей берет стилос и касается им холодной восковой таблички.

Да будет так.

И да начнется сказание.

Примечание: По кадрам в трейлере я решила, что кольцо держит Птолемей.


2. Young Alexander:

 В свете клонящегося к закату солнца я впервые увидел тебя -  ты был не просто неугомонным ребенком под порывами восточного ветра.

Я узнал тебя раньше, чем рассмотрел и вспомнил лицо; на твоих чертах лежала память о прошлой жизни - древней жизни. Говорят, что Ахилл пообещал вернуться с того берега Леты и снова быть с Патроклом в тысячах и тысячах новых жизней.

Ты вернулся из прошлого, чтобы разыскать меня? Ты поборол смерть ради меня?

И сколько жизней ты уже прожил один, прежде чем я нашел тебя?

Ты так молод, а в глазах уже вечность.

Примечание: Гефестион вспоминает, как впервые увидел Александра.

3. Titans:

Филипп: Сердце льва в разлагающейся плоти дикого зверя, пожирающего самоё себя.

Олимпия: Необузданные воля, гордость и безумие. Убийственная грация распластавшегося в прыжке леопарда; и жестокость, определяющая её красоту.

Александр: Дыхание бога, мятущееся сердце, которое горит - и сгорает в собственном пламени.

Но даже титаны могут погибнуть.

Пламя, горящее вдвое выше, всегда оставляет шрам

И пепел на ветру.


4. The drums of Gaugamela:

Эхо барабанного боя затихло, но в воздухе еще чувствуется дрожь.

И звуки. Уже другие.

Крики, стоны. Неприглядность плача; соленые слёзы на телах поверженных.

Бой барабанов - смолк. Яростная какофония рыданий.

Это я рыдаю?

Я хочу рассмотреть лица, узнать голоса; барабаны не звучат больше, но мне не заглушить рокота сердца, колотящегося в ребра.

Я слышу только запах крови, принесенный сухим западным ветром. 

 Примечание: битва при Гавгамелах только что закончилась; слышны звуки более страшные, чем взывающие к войне барабаны. Да - и «сухой западный ветер» - метафора, обозначающая Александра; в конце концов, он тоже пришел с запада на запах крови.


5. One morning at Pella:

В то утро солнце стояло высоко, посылая лучи на равнину.

Он увидел, как тот стоит в грязи - сильный, переполненный гневом, как свергнутый бог.

Мышцы под лоснящейся черной шкурой. Сильная грудь напряжена, как у воина, испускающего боевой клич.

Он осторожно погладил его по морде, похожей на бычью - словно прикоснулся к собственной душе;

Мальчик прижался к подрагивающей шее - и жизнь трепетала в нем, как музыка.

Сердце мужчины и гордость в темных глазах.

 Примечание: Александр приручает Буцефала.


6. Roxane’s dance:


Она извивается, как мелодия флейты; она чувствует на себе взгляд Львиного бога, Львиного воина, сломившего её отца и ревностную гордыню её народа.

На волосах кроваво-красные, словно порочные, отблески факелов; её кошачий взгляд наделен властью - это власть огня.

Она крутит бедрами, словно их ожгли сотканные из пламени ладони; музыка поднимается ввысь в медлительных кольцах дыма.

Юная красавица склоняется перед львом, как готовый к закланию ягненок, но её глаза - глаза волчицы, которая понюхала ветер и учуяла добычу.

7. Eastern path.

Я помню как ещё ребенком покинул родной дом и отправился навстречу судьбе.

Я тогда не знал. 

У судьбы оказались черты огнистого среброглазого льва.

В тот день я поклялся: куда бы его не влек бурлящий в душе огонь - я пойду следом.

И теперь она раскручивается передо мной - пыльная петляющая тропа, уходящая на восток, насколько хватает взора.

Я пойду за тобой на край света; и если окружающий землю океан впадает в ничто, я всё равно последую за тобой. В тот день моя судьба была предсказана.

Моё благословение.

Моё вечное проклятие.

Примечание: Гефестион размышляет о причинах, побуждающих его с головой бросаться в неизведанное.

8. Gardens of delight:

В детстве вместилищем всех красот мне казалась Пелла.

Потом - город, где я встретил свою женщину, где мерцает гладкий мрамор колонн Акрополя. Город камня и воды.

Таис говорит, что другого столь же красивого города не найти. И она права.

Я видел громадные пирамиды, затерянные в египетской пустыне, и думал, что сами боги не могут так поражать воображение.  

Но эти сады отъяты от самого Олимпа - кусочки Елисейских полей, поднимающихся к небесам высоко над грязной землей. Не вода, но нектар и амброзия орошают их.

И Вавилон, голубая жемчужина в палящей пустыне, кичится перед всем миром великолепной гневной демонстрацией собственного тщеславия


9. Roxane’s veil:

 Он ласкает её. Её кожа - золото в отсветах ламп; в комнате густеет запах фимиама и ароматических масел.

Он ловит благоухание незнакомых запахов от столь непривычного тела под собой. Он поднимает её покрывало. Её глаза темны и загадочны, как покрывало ночи.
Она лежит на кровати как втянувшая когти неизвестная львица.

А он, царь, - лишь ребенок пред её мистическими тайнами.

Примечание: Я подумала, что Александр, должно быть, сильно нервничал в первую брачную ночь. В конце концов, он не успел привыкнуть к женщинам. ^^

10. Bagoas’ dance:


Я танцевал для тебя. Каждый шаг - для тебя. Каждый вздох - для тебя.

Когда мое тело тянется до предела, до самого края небес - всё это для тебя.

Я струна лиры, которую лишь твоя рука заставляет дрожать. После танца под шквалом рукоплесканий ты поворачиваешь мое лицо к себе, и твои губы прижимаются к моим.

Я согласился бы принять тысячу смертей, лишь бы остановить этот момент. Для тебя.

Я бы прошел сквозь пламя огненной реки испытаний, лишь бы вырвать у времени этот кусочек безмолвной вечности.

Для тебя.




11. The charge:

Равнина лежит прямо под ними, но не видно ничего, кроме сверкающих доспехов воинов, стоящих попарно плечом к плечу.

Они оба созерцают сверху это море людей, слепящее, как блистающая волна меди и железа.

Обоим кажется, что там - близнецы, повторенные множество раз. Тысячи душ, связанных друг с другом -  с болью ярости в сердцах готовые встретить наконечник братоубийственного копья.

Александр поворачивается к Гефестиону и… нет. Слова не нужны.

Бессильное молчание того, кому предстоит сейчас убить свою собственную душу.

Но - пора. Брешь в рядах.

Настало время атаки.

Александр поднимает руку, и его крик взвивается до небес. Гефестион прикрывает глаза, когда лошадь безумно бросается в клубы пыли.

Во имя всей любви мира… но не будет пощады львам Херонеи.

12. Preparation:

Олимпия распускает каштаново-рыжие непослушные волосы, отливающую алым гриву.

На свету промелькнули серебристые пряди; на них падают лучи солнца, пока Олимпия стоит в центре пыльной площадки.

Пора приготовиться. Она горделиво распрямляет спину, когда первый камень летит ей в грудь, второй - попадает в прекрасное лицо, нечувствительное к жестоким ударам времени.

Но она не боится.

Пора приготовиться.

Она выносила жизнь в своей утробе. Дети львов - также львы.

Пора уйти. Она закрывает глаза и чувствует на рдеющих щеках горячие пальцы Бога.

Наконец-то она дома.

13. Across the mountains:

Лишь орлы долетают сюда, парят выше гор, поддерживающих небо.

Так говорили философы.

Никогда не посягай на божественное. Никогда. То, что принадлежит богам, не может принадлежать смертному.

Так мне однажды писали философы.

Люди могут извлекать пользу из земли но небо - для бессмертных.

Там выговаривал мне философ холодными зимними ночами.

Но теперь я стою на белоснежной вершине и мне нужно лишь поднять лицо к небу, чтобы увидеть гордый блеск в глазах Зевса.



14. Chant:


Может ли бог смеяться?

Он прикрывает глаза; влажное благоухание оазиса, плывущее по ветру - и далекий напев.

Отблески песков и мычание быков, влекущих солнечную колесницу - и далекий напев.

Колдовское молитвенное бормотание, нашептанные сердцу неба секреты - и далекий напев.

И вот… он слышит его в самом конце: смех бога на гребне горячего ветра.



15. Immortality:

Ты дал мне все, что у меня есть.

Высокое пламя в душе, глубокие царапины от ожиданий, оставшиеся в глубине моего тела и сердца.

Твоё было моим; а то немногое, что было у меня, я излил в твою честь на алтарь моей преданности.

Я был уверен, что человек не в состоянии хотеть большего. Но я ошибался.  
Я должен был догадаться, что ты найдёшь способ вновь удивить меня.

Теперь я сижу на берегу спиной к священным садам, где текут медовые реки; там сады богов, куда вхожи лишь бессмертные.

Вот что ты дал мне.

И я жду.

На берегу в неподвижности и молчании я слушаю, как ветер шепчет мне твою клятву.



16. Dream of Babylon:

Он снится ему каждую ночь.

Одетые снегом вершины, оставшиеся позади завешенные чёрным стены Экбатан, внутри которых лишь смерть горе.

Он не может спать. Его душа заперта там, в горах; но по ночам она, душа, приходит проведать его. Сон повторяется - всегда один и тот же в часы скомканной полудрёмы.

Ему снятся величественные врата Иштар и висячие сады под бесстрастным небом, голубая керамика купальни и сверкающие воды Тигра, текущего по равнине.

И голос Калануса, вкрадчивый и тихий, как дыхание ветра над ухом.

«Мы ещё встретимся - в Вавилоне».

17. Tender moments:

Ты, всегда ты.

Розы в садах Миезы и запах летних ночей.

Твои прикосновения к коже. Я шептал твое имя, поднимал голову - и там был ты.

Всегда ты.

Отступающие приливные волны перед равниной, где стояла Троя, и золотое свечение песка, по которому мы бежали обнаженными вокруг древних могил. Я оборачивался - и там был ты.

Всегда ты.

Богатство и благоухание восточных земель, голубые с золотом дворцы, бесконечные горы.

Стоило мне протянуть руку - и там был ты.

Всегда ты.

Теперь вокруг меня тьма, и не шептать мне больше твое имя, не поднимать голову. Не бежать, оборачиваясь, не протягивать руку. Я обездвижен, потерян.

Я закрываю глаза и чувствую, как последнее дыхание оставляет меня.
Наконец-то снова ты. Ты.

Всегда ты.

 Примечание: говорят, что когда человек умирает, вся жизнь проходит у него перед глазами.


18. Eternal Alexander:

В комнате холодно, лампа светит устало. В застывшем воздухе разливается запах масла.

Его рука ноет и глаза болят, словно пронзенные острыми иглами.

Он откладывает стилос на белый мрамор. Прозрачная слеза катится по щеке, сморщенной и изборожденной властью времени.

Птолемей встает и выходит из скриптория.

Сказание досказано. Навеки вложено в соединенные бескровные ладони вечности.

КОНЕЦ