Задракарта стала для Гефестиона неиссякаемым источником радости. Ласковая весна пришла в город на смену зимним тяготам. В широкие окна дворца сквозил легкий ветерок с моря, делающий ночной воздух солоноватым и влажным.
Гефестион понял, как скучал по этому запаху, только когда труднопроходимые годы Мидии остались позади, и взгляду открылась синяя гладь Гирканского моря, сверкающего под ослепительным солнцем.
Гефестиону нравился обращенный к морю старый форт, где они остановились. Благоухание лимонных деревьев и кислых апельсинов переносило его в детство, когда он целыми днями – они казались бесконечными! – купался или удил рыбу в глубоких темных водах Фалерской гавани за стенами Афин. Он вырос у моря, и эти ароматы были совсем домашними.
Шаги отдавались по темному коридору громким эхом, а звуки шумного веселья,
продолжавшегося в большом зале, казалось, просачивались в ночной воздух даже сквозь
щели в холодном камне. Едва заняв Задракарту, Александр распорядился провести
игры и празднества, чем многие солдаты уже воспользовались, развлекаясь кто как
мог. Гефестион чувствовал, что в отдыхе нуждались все – и простые воины, и он
сам.
Он остановился перед крепкой дощатой дверью в личные покои Александра. Два стражника расступились без лишних слов. Они давно знали, что Гефестион имел право входит к царю в любое время дня и ночи.
Истрепанные на маршах армейские сапоги утопали в пушистом ковре передней. Гефестион прошёл через неё в царскую спальню, раздвинув тяжелые занавеси, разгораживающие комнаты.
Царь лежал на широкой кровати среди шелковых подушек и потягивал вино из кубка, который наполнял для него черноволосый раб.
Гефестион задержался на пороге, кашлянул – и юноша покорно отошел в тень.
Александр повернулся к Гефестиону. Его глаза блестели.
- Пришёл наконец. Обычно ты раньше уходишь с симпосия. Где
ты был?
- Пердикка немного перебрал, и просто умолял меня остаться на пару тостов. А
ещё ты завываний Лисия не слышал: он пел один из своих пэанов.
Александр поморщился, встал на ноги.
- Думаю, я немного потерял. Когда твой брат напивается, то воет так, словно рожает, - Александр поставил кубок на столик у кровати и кивнул юноше, безмолвно замершему в углу. – Можешь идти, Багоас. Спасибо. Приходи утром.
Юноша грациозно склонил голову.
- Доброй ночи, мой господин, - тихо сказал он и направился к выходу.
Гефестион посторонился, пропуская его, и Багоас, прежде чем исчезнуть в темноте передней, почти незаметно кивнул и ему, не поднимая глаз. Занавеси с шелестом качнулись и снова сошлись. Гефестион со вздохом тяжело опустился на кушетку. Взяв кубок с вином, понюхал – и выпустил из рук. Кубок со стуком упал на стол, розоватая жидкость разлилась.
- Хватит на сегодня вина. Особенно этой разбавленной верблюжьей мочи.
Александр изогнул бровь, улыбнулся подошедшему Гефестиону.
- Что такого ты сделал бедному мальчику, что твоё появление каждый раз приводит его в неописуемый ужас?
- Боится меня? Что ж, ничего удивительного. Я теперь многим кажусь устрашающим. Но мальчику я ничего не делал. Мы едва обменялись парой слов.
- Ты слишком строг, - ответил Александр, и больше не упоминал юношу. – Новобранцы боятся тебя как огня, а среди пажей, как мне докладывали, ходят легенды о твоей суровости.
- Я действую, - Гефестион отстранился, - как всегда хотел, Александре. Мне хватает постоянных напоминаний о том, кто я, где я, и кому этим обязан. Обойдусь без упреков в беспомощности.
Александр примирительно поднял руки и сел рядом с ним, поправил подушки.
- Понимаю, Гефестион. У тебя плохое настроение. Давай не будем спорить?
- Здравая мысль, - ответил Гефестион, подавляя вздох. – И,
пожалуй, я не откажусь от чаши твоего отвратительного вина, - Гефестион взял
кубок, который протянул ему Александр.
Комнату тускло освещали масляные лампы и свечи; вышитые оконные занавеси слабо колыхались
под наполнявшим ветерком с моря, словно дышали. Горькие запахи сжигаемого масла
и благовоний сгущались в воздухе, смешиваясь с ароматом арабских смол, горящих
в треножниках. От дикого сочетания запахов у Гефестиона кружилась голова; его
всегда удивляло, как Александр может спать в комнате, где пахнет, как в
борделе. Ко многому, что совершенно устраивало Александра, Гефестиону ещё
предстояло приучиться: и дело было не только в восточных специях и благовониях.
Царю пришлись по вкусу не только эти дары восточных земель.
Гефестион поморщился. Через открытый балкон, выходивший на пышный сад, доносились разговоры мужчин и женщин, вышедших на улицу, чтобы продолжить празднество там – и непостижимый звук чьего-то голоса, поющего аулос. Юноша то негромко пел, то играл на флейте, и невнятные звуки воспаряли бестелесными завитками, проникали через занавеси в комнату и переплетались со струйками дыма от воскурений смолы и сандала. Гефестион прикрыл глаза, невольно пытаясь разобрать слова.
Были - помнит моё сердце -
Звёзды – тлеющие искры,
Было – ночь казалась вечной,
Я был с тобою.
Александр скинул сандалии и лег, обвивая ногами Гефестиона. Отпив вина, Гефестион
улыбнулся: на Александре был короткий хитон из тирского пурпура. В последнее
время царь всё чаще и чаще появлялся в длинных разукрашенных персидских
одеждах, но сегодня прекрасно чувствовал себя в том, в чём Гефестион видел его
почти всю жизнь. Нельзя сказать, что это не радовало: Гефестион положил ладонь на
бедро Александра, начал медленно массировать.
- Я не хотел его пугать – в смысле, мальчика. Я здесь ни при чём. Он боязлив и хитер, как кошка. Всегда настороже. Наверное, вбил себе в голову, что я буду
счастлив увидеть его висящим на колу или что-нибудь в этом роде.
Александр приоткрыл сомкнутые веки: в серых глазах мелькнуло удивление.
- Не забывай, откуда он. Он служил мальчиком для удовольствий у Дария: тут поневоле станешь недоверчивым и настороженным. В обществе, как здешнее, каждый учится заботиться о себе. Особенно такие, как Багоас. Кроме того, - добавил он, - мальчик пригодился мне.
- Я и не сомневался, - неожиданно резко ответил Гефестион.
Слова слетели с губ почти непроизвольно, и теперь было поздно извиняться. Но Гефестион понял, что это уже не важно.
- Тебе не идёт ирония.
Гефестион рассмеялся.
- Никакой иронии. Просто неудачная попытка разрешить вопрос. Вот увидишь – рано или поздно мальчик поймёт, что я волоса на его голове не трону. Я занят тем, что пытаюсь наладить снабжение для твоей чудовищно огромной армии, и, если хочешь знать, мне некогда думать о твоих зверюшках.
Александр криво улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и погладил его ногу своей ступней, задирая хитон.
- Ты благороден, Аминтор. Я знаю: тебе кажется странным, что я решил оставить его при себе…
- Ты об этом… Скажем так, я спустил это тебе как одну из многочисленных странностей, - ответил Гефестион. Он прикрыл глаза, покоряясь нежному прикосновению. – Мальчик очень красивый, Александр. Только слепец не заметит. Поразительная красота, присущая таким, как он. В здешних местах красотой наделены многие…
Александр отдернул ногу и швырнул кубок на низкий столик у ложа.
- Я рад, что ты оценил местных красоток, - теперь его голос ранил, как нож. – Вот и вчера мне Филота рассказывал, что тебе пришлись по вкусу девушки в гареме в Сузах. Хорошо. Восточные прелести не оставили тебя равнодушным.
Он встал и вышел на широкий балкон. Те, кто гомонил внизу, теперь успокоились и лишь тихо перешептывались. Только мальчик всё ещё пел: в комнату сквозь открытые окна звук доходил дрожащим и тихим, как приливные волны.
- Если мне не изменяет память, это Филота больше всех наслаждался женским
обществом в Сузах. Тебе не можешь не знать, как он падок на такие вещи, -
ответил Гефестион, притворяясь, что не заметил перемены в тоне Александра.
Он повернулся так, чтобы лучше видеть его; Александр стоял спиной, и Гефестион повысил голос.
- Кроме того, на определенные развлечения у меня нет времени. Мой царь должен знать, сколько у меня обязанностей по отношению к его армии.
- Забудь. Я не хочу об этом говорить, - Александр внезапно повернулся и прислонился к массивной балюстраде.
Лицо оставалось в тени, но Гефестион даже на расстоянии различал опасный блеск в его глазах. Это уж наверняка; Гефестион, подавив улыбку, поднялся и присоединился к Александру на террасе.
Здесь, снаружи, флейту было слышно лучше, а слова песни ложились на слух, неспешно сворачиваясь чувственными кольцами. Мелодия была знакомой и напоминала пастушьи напевы высоко на горных пастбищах Македонии. На какой-то момент Гефестиону показалось, что он снова кожей чувствует в подмерзшем воздухе тяжесть собирающегося дождя, и в расселинах на ледниках раздаются вопли западного ветра, приносящего запах первого зимнего снега. Сколько раз Гефестион засыпал там на траве и оставался до самого утра, и глядел на звезды – мерцающие, похожие на пламя, которое тлеет под остывшей золой.
Как далеко нам до утра?
Как далеко?
Звезды сияют во тьме,
Падют сквозь воздух
Гефестион посмотрел на небо: этой ночью звезды и правда были яркими искрами
огня, неслышно падающими, падающими - пока не разбивались о небосвод…
Гефестиону казалось: протяни руку – и сжатую ладонь опалит их горячим сиянием.
Александр, повернувшись боком, хранил молчание. Гефестион придвинулся ближе и неожиданно для него поцеловал в плечо, едва коснувшись губами.
- Как бы ни влекли красота и соблазны нового для нас обоих
мира, некоторые вещи никогда не изменятся, Александре.
Александр еле уловимо вздохнул и накрыл ладонь Гефестиона своей.
- Ты говоришь о мире, а я даже в самых смелых мечтах не представлял, насколько он велик. Но вот мы здесь, Гефестион, в лигах и лигах от дома, и к нашим ногам сложены восточные специи и сокровища, но меня всё ещё мучает проклятая жажда, и я не знаю, когда и где смогу наконец утолить её. Но ты прав, некоторые вещи никогда не изменятся. Они останутся прежними.
Он обернулся и взглянул в глаза друга, такие темные по сравнению со скользящими по лицу золотистыми тенями.
- Бесс прячется где-то там. Тебе известно, что я не остановлюсь, пока не разобью его. А потом… потом Скифия, и Бактрия, и горы, через которые хотел перейти сам Дионис, и, может быть, ещё дальше, пока есть путь, ведущий куда-то. Мы далеки от завершения, и ты это знаешь. Ещё столько нужно успеть! Но по тебе я скучал, Гефестион. Мне не хватает тебя – каждый день, когда ты не рядом.
Он склонил голову к его груди, медленно провел ладонями по обнаженным рукам, холодным от свежего ночного воздуха. Снова вздохнул, уже не таясь.
- Иногда – даже несмотря на распростертый предо мною мир, которого я так жаждал и за который дрался – мне хочется вернуть то время, когда мы были подростками. Помнишь, Гефестион? Только ты, я, тепло одеяла и свет лампы… отгороженные от всего остального мира, оставшегося за дверью. Я знаю, что иногда приходится нелегко. Знаю, что тебе трудно – ...
- Даже если так, Алеклсандре, у меня есть больше, чем может желать смертный.
Александр замер, глядя на Гефестиона. Потом вдруг вцепился пальцами в его
сильные руки, оставляя алые, как раны, отметины. Флейта ещё звучала: светлая
скорбная песнь, едва различимая в шорохе листьев и далеком стрекоте кузнечиков.
- Пойдём в комнату.
У Гефестиона перехватило дыхание. Взгляд Александра был туманным и
непроницаемым, как черная нефть. Он почувствовал, как внутри что-то стронулось
– безумный поток ощущений, яростное желание, которое лучше не называть.
Последний раз они делили ложе очень давно: их разделяла война, в которой
Гефестион прежде всего был полководцем, а Александр – царем. Ученья, бои,
обязанности – да, но Гефестион хорошо знал, что воины говорят о нем за глаза.
Для мужчины было предосудительно оставаться со своим любовником юности. Царю не
пристало делить ложе с мужчиной своего возраста. А Гефестион скорее принял бы
смерть, чем навлек позор на Александра. Темноглазый персидский мальчик гораздо
больше подходил на эту роль. Гефестион знал, что между ним самим и Александром
ничего не изменилось, но иногда он отчаянно тосковал по первобытному теплу его
тела, по прикосновению чувствительной кожи к коже. Всё так: Гефестион, конечно,
не жил в полном воздержании, но ничто не могло сравниться с запахом,
принадлежащим только Александру, и сухому жару обожженной солнцем кожи.
Александр не отрывал от него взгляда.
- Пойдём внутрь, Гефестион.
Гефестион поддался чувству, которое разбудил в нем низкий приглушенный голос, и послал предосторожности в Тартар. Они неспешно поцеловались, прижимаясь к холодным камням балкона, так робко, словно в первый раз. Но это длилось недолго.
Они вернулись в спальню и легли на широкую кровать, скинув подушки на пол и сбив в угол тонкие простыни.
Стремясь скорее ощутить прикосновение кожи, они нетерпеливо сбросили одежду и прижались друг к другу, жадно, забыв о нежности. Аулос уже не звучал – только их собственные сдавленные стоны и шелест шелковых занавесей, потревоженных ветром, который наводнил комнату запахами кедра и морской соли. Гефестиону показалось, что солёная даже кожа Александра – там, где он повёл языком по груди и животу. Александр двигался под ним, лаская напряженную шею и спину.
На языке горел вкус странной смеси соли и пота – и чего-то ещё, бесспорно Александровского – что Гефестиону было знакомо лучше, чем кому бы то ещё. То, чего ему так не хватало.
Он сжал в ладони отвердевшие фаллосы, свой и Александра, грубо лаская сразу оба. Александр со стонами и руганью положил ладонь туда же, подхватывая и убыстряя ритм.
Гефестион выкрикнул его имя - «Алекос…» - и его стоны слились с возбужщающими стонами Александра, и звуком соприкосновения тел, одновременно подающихся друг к другу.
Выдержать это долго было невозможно.
Скоро они повалились рядом на кровать, не говоря ничего. Смешавшееся семя высыхало на животе, и горячий ветер осушал пот.
Александр поднялся на локте и взял кубок с низкого столика. Там ещё оставалось
вино. Первый глоток сделал он сам, потом протянул кубок Гефестиону. В юности
они поступали так тысячи раз, делили всё – даже пили из одной кружки и ели из
одной тарелки.
Прожилки ало-оранжевого прорезали горизонт, и над водой начал подниматься утренний туман, размывающий цвета и контуры. Ночная птица издала последнюю трель и умолкла. Гефестион неожиданно для себя вспомнил ту песню, что слышал ночью. Слова отпечатались в памяти, как рубцы, и несли всё тот же горько-солёный привкус обещания.
Было – ночь уже кончалась
В нас самих мечты сплетались,
Было б дико - предавать их,
Я был с тобою.
Александр молча смотрел на Гефестиона. Тот ласково улыбнулся, провел пальцами
по щеке царя – а потом проворно поднялся с кровати и стал одеваться.
- Куда ты?
- Пойду, пока не рассвело.
Александр приподнялся и поймал его ладонь, заставляя сесть обратно.
- Нет. Останься.
Гефестион непонимающе посмотрел на него.
- Думаешь, стОит? И так слухи ходят… Мы уже не мальчики в школе Аристотеля.
- Но и не те подростки, за которых всё решали и карали, когда вздумается, - ответил Александр, прижимая Гефестиона к себе. – Теперь никто нем не указ. Должна же быть польза от всей этой власти, как считаешь?
Гефестион улыбнулся в ответ. Серые глаза Александра хитро блестели.
- Это, конечно, большой плюс, - сказал Гефестион. - Скажи ты это раньше – я бы сразу утащил тебя за проклятый Геллеспонт!
Они, смеясь, развалились на кровати. Потом смех и движения замерли; они лежали с закрытыми глазами, слушая шум прибоя и крики птиц, где-то далеко призывавших рассвет. Гефестион положил руку на грудь Александра и уткнулся в мягкую ямочку, где шея переходила в плечо. Поцеловал старый шрам, который Александр получил в Газе больше двух лет назад. Скоро по той частоте, с которой грудь легонько поднималась и опадала под его открытой ладонью, Гефестион определил, что Александр спит, и ритм его дыхания такой, как и обычно во сне.
По небу цвета индиго уже ползли охряные полосы рассвета. Первые лучи солнца достигли воды под самой кромкой земли и неба и разорвали темно-синюю гладь сверкающими вспышками серебра. Гефестион прищурился от слепящих бликов. В комнате тяготели запахи благовоний и свечного сала, но теперь ветерок донёс легкий аромат росистой травы.
Гефестион расслабился, положив голову на плечо Александра, довольно вздохнул и прикрыл глаза. Перед тем, как провалиться в сон, он подумал, что снова слышит, как аулос дрожит на одной ноте, и скрытый расстоянием голос напевает последние строки песни, которые память уже не могла воскресить. Он попытался вспомнить, но не смог.
Теперь это было уже не важно.
Было – пели наши души
Я был с тобою.
---------------------------------------
Once, as my heart remembers
All the stars were fallen embers
Once, when night seemed forever
I was with you
Once, in the care of morning
In the air was all belonging
Once, when that day was dawning
I was with you
How far are we from morning?
How far are we?
The stars shining through the darkness…
Falling in the air…
Once, as the night was leaving
Into us, our dreams were weaving
Once, all dreams were worth keeping
I was with you
Once, when our hearts were singing
I was with you
Enya – “fallen embers”